Помню себя примерно лет с трех. Конечно, помню далеко не все. Просто всплывают в памяти какие-то эпизоды. Отрывочные воспоминания. Почему именно эти моменты я помню? Не знаю. Ведь наша память очень избирательна.
Росла я в обычной московской семье. Жили мы тогда в деревянном домике недалеко от «Преображенки». Хорошо помню наш двор, соседей, восьмиметровую комнатку в коммуналке: шкаф, родительский диван, моя кровать, стол и беленая газовая печка. Мама рассказывала, что маленькой я сдирала побелку и ела ее. Меня ругали, но я все равно ела. Она мне тогда казалась очень вкусной. Своих друзей мальчишек тоже помню. Так уж сложилось, что в нашем дворе были одни парни. Из девочек только я и еще одна — Геля. Та была года на два старше, поэтому в наших играх участвовала не всегда. Если честно, то я даже не знаю ее полного имени. Или не помню. Зато хорошо помню, как мы ватагой носились по округе, лазили по деревьям. Ходили за мороженым к ближайшему магазину. Помню, как на пустыре взрослые зажигали костер. Все соседи собирались, пекли картошку. Мы, дети, веселилась до упаду, ну а взрослые общались. Наверное, и выпивали. Не без этого. Но как, же нам всем было тогда хорошо!
Однажды в бабушкином саду, обдирая в очередной раз незрелые яблоки, под кустом мы наши будильник. Кто его туда определил — непонятно. Но находку я притащила домой. Конечно, будильник был сломан. Отец вызвался его починить. Он разобрал часы на запчасти и несколько дней пытался все сложить обратно. Не получилось. Мама тогда очень по этому поводу веселилась:
— Тоже мне, мастер! — хихикала она.
— А там деталей не хватает, — оправдывался папа.
— Да ладно, у тебя их целая куча осталась.
В общем, не вышло из папы часовщика. Но ведь он так старался! Читать я научилась рано, но не любила это дело страшно. Страсть к чтению «проклюнулась» у меня лет в десять. А тогда предпочитала, чтобы читали мне вслух, поэтому таскалась с книжкой и требовала, чтобы мне ее почитали на ночь. Вот все по очереди и читали… А я запоминала. Еще знала наизусть очень много стихов — и детских, и не очень…
Однажды без дела шлялась по двору. Мои друзья почему-то не входили на улицу. Может, заняты были, а может, их просто увезли куда-то родители. Зато было много взрослых. Мужчины играли в домино, женщины сидели на лавочке и делились последними новостями. А я маялась…
— Аленка, — вдруг услышала я, — ты бы нам стишок, что ли рассказала.
— Какой стишок?
— Да любой, какой тебе больше нравится.
Я вспомнила, что недавно мы с любимой теткой Таней, маминой младшей сестрой, разучивали «Сказку о царе Салтане». Обычно запоминаются только первые строки: «У Лукоморья дуб зеленый…» Но я почему-то запомнила всю сказку целиком.
— Ладно, — согласилась я, — расскажу. Только он длинный.
— Ничего, мы терпеливые, — подбодрили меня взрослые.
И я начала читать. Когда про дуб закончилось, все с восторгом стали аплодировать. А кто-то дал мне в награду конфету.
— Молодец, деточка, подкрепись.
— Но это только начало, — опешила я.
— Да?! — картинно изумились взрослые. — А ты и дальше знаешь?
— Знаю. Рассказать?
И я с воодушевлением стала тараторить стихи дальше. Останавливаясь, время от времени, чтобы перевести дух, получала новую порцию конфет, что только подстегивало меня к продолжению сказки. Дойдя до белки с орехами, у которых «ядра — чистый изумруд», я услышала:
— Аленку мою не видели? — это бабушка вышла на мои поиски.
— Маш, да вон она, выступает. Стихи нам читает.
— Аленка, а я тебя ищу повсюду. Обедать пора. Пойдем домой.
— Ну, ба, — взмолилась я, — еще полсказки осталось.
— Хватит, потом доскажешь.
Взрослые проводили меня овацией. Думаю, и с облегчением. А я, как герой, в сопровождении бабушки прошествовала обедать…
Что еще помню? Конечно, бабушку. Ведь бабуля была моим лучшим другом не только все детство, но и в зрелые годы. Она прожила долгую и трудную жизнь. Но не утеряла той доброты и интеллигентности, которая свойственна русским людям. Сейчас таких, увы, нет. Или почти нет… Деда своего я не видела, он погиб на фронте. Бабушка осталась одна с тремя маленькими дочерьми. Из Москвы не уехала, хотя эвакуацию настойчиво предлагали. Она ушла с завода, на котором работала, и устроилась дворником. Дети маленькие, за ними нужно было приглядывать: младшая родилась в январе 42-го. Так и проработала бабушка всю войну дворником. Именно она занималась моим воспитанием лет до шести. В ту пору мы все жили в одном доме: бабушка с мамиными сестрами с одной стороны (у них было целых две комнаты), а я с родителями — с другой.
Бабушка все время что-то вязала: то мне носки или варежки, то кофточку… Помню, в очередной раз застала ее за работой. На столе стояла жестяная коробка с нитками и спицами. Я крутилась рядом, и, конечно же, мое внимание привлекла блестящая коробка. Разноцветная пряжа, блестящие спицы — сокровище! Я сунула туда нос и выудила спицы на леске. Долго их вертела в руках.
— Положи на место, — строго сказала бабушка. — Они острые. Это не игрушка.
— Ага… — кивнула я.
Но вдруг заметила электрическую розетку. А в ней две дырочки! Вот куда подойдут мои спицы! И я со всей дури всадила спицы в розетку! Конечно, меня изрядно тряхануло. Очнулась на земле возле нашего крыльца. Бабушка оттирала мне ладошки землей. «Зачем она меня пачкает», — пронеслось в голове… С тех пор спицы от меня убирали подальше. Но вязать я все, же научилась. Конечно, гораздо позже и благодаря бабушке; Когда мне было лет пять, бабушка с тетками переехали. Им дали новую квартиру. С настоящей ванной, горячей водой, собственной кухней.
Было решено, что я поживу пока там. «В самом деле, что делать ребенку в крохотной комнатке?» — решили взрослые. И я переехала вместе с родными. Очень хорошо помню свои стоны и рыдания, когда родители, навещавшие нас в выходные, возвращались домой. Я цеплялась за маму и ныла: «Хочу с то-бо-ой! И меня возьмите… Мамочка-а-а…» И всякий раз меня уговаривали, успокаивали. Года полтора-два я прожила у бабушки, пока нам тоже не дали квартиру. Эти два года, как сейчас понимаю, стали самыми счастливыми. Я была очень общительным ребенком и тут же завела друзей в новом дворе. Мы гоняли по округе летом, катались с горки зимой.
— Только не вздумай лизать санки, — приказывала мне бабушка всякий раз, когда мы выходили на улицу и шли на горку.
— Почему? — удивлялась я.
— Язык на морозе прилипнет.
— А снег, почему есть нельзя? Он же на мороженое похож…
— Нельзя. Заболеешь. Ты же зимой мороженое не ешь.
— А почему?
— Аленка, не выводи меня!
Я тупилась, обижалась, но через десять минут снова заводила ту, же песню…
И однажды наелась-таки снега! Конечно, заболела. А когда выздоровела, решила проверить на прочность и санки: не удержалась и все же лизнула металлическую спинку. И язык… прилип. Как же меня ругали! Конечно тут же были проведены все процедуры, чтобы высвободить меня от санок. Язык потом очень болел.
— Я ей говорила, чтобы она этого не делала, — жаловалась бабушка родителям и теткам, — а кто ж меня слушает…
— Бу-бу-бу, — огрызалась я, стоя наказанная в своем углу.
— А ты помолчи, — уже мне говорила бабушка. — Я еще расскажу родителям, как ты есть отказываешься.
Надо сказать, моя бабушка очень вкусно готовила. Но это я оценила, только когда стала взрослой. Тогда же я ненавидела кашу, солянку да и пироги с капустой тоже не жаловала.
— Они ведь совсем не сладкие! — ныла я.
— А еда не вся должна быть сладкая, — оправдывалась бабушка и подсыпала мне сахарку в кашу.
Зато калорийные булочки я очень любила! Особенно с молоком. Помню, сижу в кухне, уплетаю булочку, запиваю ее молоком. На столе стоит пустая уже бутылка. Я беру ее, подношу ко рту и на всю квартиру сообщаю, как в микрофон: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Красносельская». За этим занятием меня и застала бабушка:
— Ты что делаешь?
— Еду к маме, — ответила я. — Вот уже до «Красносельской» доехала…
— Не скучай, завтра она приедет, — успокоила меня бабушка.
Однажды мы вышли с ней на улицу. Было очень холодно. Меня обрядили в шубу, повязали шарф, мы снова взяли санки, я прихватила еще и лопату. О! У меня была чудесная лопатка! Красная с желтым. Очень красивая! Мы вышли на лестничную площадку, бабушка захлопнула дверь и охнула:
— Ой, а ключи-то я ведь дома оставила!
— Значит, будем гулять, пока Таня не придет, — обрадовалась я.
— С ума сошла! Сейчас десять утра. А она вернется часов в восемь вечера. Не пойдет. Мы замерзнем… Бабушка топталась около зарытой двери. Ехать к тетке на работу мы не могли: бабуля не знала адрес. Но вдруг ее осенило:
— Поехали к маме, — сказала она, — у нее тоже есть ключи.
— К маме?! — ахнула я. — Ура! Мы поедем к маме!
Мы оставили санки у соседки, бабушка взяла у нее двадцать копеек на дорогу, и двинули в путь. Это был лучший момент в моей детской жизни: увидеть маму среди недели! Это ли не счастье! В метро жарко. Но я мужественно тащусь за бабушкой по переходу, волоча за собой любимую лопату.
— Я же говорила, оставь лопату у соседки! — ворчит бабушка. — Ну, где ты там, давай быстрее.
И вот мы у мамы на работе. Ее вызывают. Она выбегает к нам очень взволнованная:
— Что случилось? С Аленкой что-нибудь?
— Все хорошо. Мы просто дверь захлопнули, а ключи внутри остались…
— Мамочка, — ору я, размахивая лопатой, — я так соскучилась! Минут пятнадцать мы разговариваем.
Я повисла на маме и не хочу расставаться.
— Подожди, — говорит она и куда-то убегает.
Вскоре возвращается с шоколадкой.
— Вот, — протягивает она мне сладость. — Это тебе. Мы с папой в воскресенье приедем.
До воскресенья я таскаю в кармане фантик от шоколадки — мама ведь подарила.
А летом я заболела ветрянкой! О, счастье — меня раскрасили в зеленый горошек! Когда карантин прошел, я гордо вышагивала по двору, хвастаясь своими зелеными пятнышками. Все друзья страшно завидовали. Мы играли в индейцев, снова носились по двору с криками и гиканьем, пугая местных пенсионеров на лавочках.
А однажды пошли к «белому дому». Нет, вы наверняка не о том подумали. «Того» белого дома еще и в помине не было. Просто соседний дом был белого цвета, а наши все — кирпичные. Его так и прозвали в народе — «белый дом». Во дворе этого дома были качели. А в нашем — нет. Одним нам, пятилетним карапузам, было запрещено ходить на качели. Но мы все-таки однажды отправились. И нам было очень весело.
Но вскоре появились «большие» ребята и согнали нас: «А ну, мелюзга, брысь!»
Конечно, мы освободили место. Но домой не пошли. Остались там же играть в песочнице. Уж не знаю, как получилось: то ли я близко подошла к качелям, то ли песочница стояла не на месте, но взрослый парень, сделав «солнышко», ударил меня качелями в лоб. Я прижала грязную руку в песке ко лбу и почувствовала что-то горячее и липкое.
«А у тебя кровь, — сообщил мне кто-то из друзей. — Пошли скорее домой».
Бабушка сидела у Подъезда на лавочке и «чирикала» с соседками. — Ой, — она обалдело смотрела на мою окровавленную голову.
— Что случилось, Аленка?!
Я зажимала рану и от страха не могла вымолвить ни слова. — Она не виновата, — закричали мои приятели хором. — Это большой мальчишка качелями ее стукнул… Бабушка схватила меня в охапку, и мы понеслись в поликлинику. В детской, как это ни странно, меня не приняли: прописана-то я была в другом месте. Зато приняли во взрослой. Где врач, охнув, тут же стал обрабатывать и зашивать мне рану… Зато дальнейшее лечение проходило дома! С мамой! До сих пор, смотрясь в зеркало, я вижу шрам на брови и вспоминаю тот случай.
А потом нам дали квартиру, и я снова стала жить с родителями. Теперь приезжала к бабушке — почти каждые выходные. Приезжала долго, но потом ее не стало…
С тех пор прошло четырнадцать лет. А завтра у моей любимой бабушки — день рождения. Страшно подумать, ей бы сейчас исполнилось 100 лет! Обязательно поеду на кладбище. Думаю, она понимала, нет — знала, как сильно я люблю ее. И сейчас наверняка знает, как я скучаю по ее хитрой улыбке, по ее ворчанию, по ее пирогам с капустой…
